Как я в детстве завел себе собаку?
В моём послевоенном детстве жизнь протекала в тесной коммуналке, во дворе и в лесу, который окружал единственный в районе сохранившийся от бомбёжки наш двухэтажный дом. Его кирпичные стены были изранены снарядами и осколками, а крыша протекала, но мне казался он дворцом в сравнении с бараком, откуда мы переехали. С самого рождения я жил у бабушки с дедушкой, а родители вместе с младшим братом проживали в Липецке, в ста двадцати километрах от нас. В том году мне предстояло идти в школу, и бабушка решила, что мне необходимо напутствие родителей. Я послушанием не отличался и в школу категорически идти не хотел. Перспектива крушения вольницы не радовала. По приезде в чужой для меня город я чувствовал себя совсем потерянным. Грустно, когда ты один. Все друзья-товарищи остались в Воронеже, и мне совершенно нечего было делать. Отец с мамой работали в драматическом театре и приходили домой к ночи, а утром долго спали, а мы с бабушкой осматривали город, гуляли по старинному парку.
Скучное это дело, доложу я вам. Радовало только мороженое в парке, но бабушка покупала его лишь при полном послушании, чего добиться было трудно. Одного на улицу не выпускали: — Мал ещё, потеряешься, — говорила бабушка, но изредка разрешала выйти только во двор, в конце которого располагалась огороженная сеткой пуговичная фабрика, производившая перламутровые пуговицы из раковин. Это было уникальное производство, но мне тогда это было неведомо. Главным было исхитриться и взять из ящиков, стоящих у сетки, маленькие бракованные пуговицы вперемежку с использованными «дырчатыми» большими ракушками, которыми я хотел поразить друзей в Воронеже. Палкой, просунутой под сеткой, подгребал выпавшие из ящиков пуговицы и укладывал их в коробку из-под монпансье. Однажды увидел там мальчишку, занимающегося тем же. Он был постарше, лет семи-восьми. Я хотел познакомиться, а он показал кулак и сбежал со двора. Тогда от нечего делать я пошёл по улице вдоль канала, по которому протекала совершенно обмелевшая река Липовка, давшая название городу. — Эй! Мальчик! — услышал я со двора унылого двухэтажного дома с облезлым ядовитым розовым фасадом. — Иди сюда. Я тебе щеночков покажу! Хочешь поиграть с ними?
Их было пятеро под старой липой во дворе у сарая. У стены, справа от двери, на боку лежала большая картонная коробка, накрытая куском шифера. Три беленьких щенка с бежевыми ушками и два с тёмной головой и белой полоской на лбу. Они, играя, прыгали друг на друга, прихватывая зубками соседей. Рядом невозмутимо сидел старый дымчатый кот, презрительно наблюдая за происходящим. — А где их мама? — спросил я. — Не знаю. Позавчера ушла и не вернулась. Хорошо, сами едят. Вернётся, дай бог, а может — прибили где… Щенков мать без причины не бросит. Пойду супчика им налью. Пожилая тётка, переваливаясь на толстых бордовых ногах, направилась к крайнему подъезду двухэтажного послевоенного дома, окрашенного в ядовитый розовый цвет. Щенки гурьбой, толкаясь, сгрудились возле миски, куда хозяйка налила жиденький вермишелевый супчик. Все нашли себе место, кроме одного лопоухого.
Он кружился вокруг и пищал, безрезультатно пытаясь протиснуться к миске. — Можно возьму его себе домой? — спросил я тётку. — Ему всё равно ничего не достаётся, а мы с бабушкой накормим. — Забирай, конечно, — обрадовалась тётка, — только не обижай. Я шёл, нежно прижимая к себе щенка, которого решил назвать Лизкой — он всю дорогу лизал мне руки. «Вот бабушка обрадуется, — подумал я, — теперь мне будет с кем играть, а супом я поделюсь, мне хватит. Лизка много не съест!» Но, похоже, бабушка не обрадовалась. Она всплеснула руками и запричитала: — Да что ж это делается! Паршивец! Зачем притащил? Что мама скажет, только нам к твоим шкодам собаки и не хватало! Отнеси немедленно откуда взял, я с тобой пойду. — Куда отнести? Я Лизку на улице нашёл, — соврал я. — Она у канала сидела и плакала. Тебе не жалко? Я ей возле двери коврик постелю… До вечера я играл со щенком. Накормил и сделал из веревочки поводок, чтобы Лизка не убежала на улице. Потом пожелал ей спокойной ночи и пошёл спать. Утром первым делом побежал к Лизке, а её не было. Всё кругом обыскал, залез под кровать, заглянул за сундук, на котором спала бабушка. Звал, звал, но только всех разбудил. Мама с бабушкой предположили, что Лизка сбежала ночью, и при этом у бабушки был очень хитрый вид — врать она не умела. (Когда я вырос, то перенял у бабушки это никудышное качество: совру, и по мне супруга сразу видит, что соврал. Разоблачает мгновенно, поэтому лучше не начинать… Так, разве что приврать чуток — иногда проходит!)
«Выбросить щенка бабушка не могла, — подумал я, — она не такая… А вот пристроить, то есть отдать кому-либо, запросто!» После обеда меня выпустили во двор, где я послонялся для виду, а потом побежал к вчерашней тётке. Подумал, что бабушка могла найти её и вернула щенка. Тётки дома не было. Щенков осталось четверо. Таких, как Лизка, ещё двое. Я поиграл с ними и, когда появилась тётка, попросил у неё ещё одного — мол, Лизка скучает, а бабушка мне разрешила взять второго. — Хорошая у тебя бабушка, — вздохнула тётка, — животных любит! Я схватил щенка и полетел домой. — Где же ты её нашёл? — бабушка горестно всплеснула рукам и долго не могла прийти в себя. — Лизка сама ко мне пришла. Я вышел во двор гулять, — продолжал врать я, — смотрю, она бежит от фабрики. Увидела меня, обрадовалась. По имени назвала и всего облизала. Сказала, что гуляла и заблудилась! Еле дорогу нашла домой! Вид у бабушки был растерянный, даже обалдевший. Она на несколько минут потеряла дар речи. А я тем временем дал новой Лизке поесть. Она ела всё подряд, даже сырую картошку!
Лизка жила у нас дня четыре, а потом история повторилась. Пропала! Бабушка сказала, что она, наверное, привыкла гулять и опять сбежала. Во двор меня не пустили, а на следующий день, когда бабушка ушла к соседке, я стремглав помчался вдоль канала. На этот раз тётка со щенками моим вракам не поверила. Пришлось ей рассказать жалостливую историю, что к нам пришли гости и попросили щенков. Бабушка всех и отдала, а я опять остался без друзей… Когда я появился на пороге с третьей Лизкой, бабушку чуть удар не хватил. Она выпучила глаза и долго шевелила губами. Вечером, когда все улеглись спать, я притворился спящим, захрапел для виду и слышал, как мама сказала бабушке, что пусть собака пока остаётся, а когда соберёмся уезжать, она её пристроит. Вот только в театре третьего щенка не возьмут. И так еле-еле второго сторож взял с грехом пополам! И откуда Вадик их только берёт? Надо бы проследить… Вот только мама не угадала. Я охранял Лизку. Почти не спал и твёрдо решил забрать её с собой. А когда собрались уезжать, положил щенка в старую корзинку без ручки и прижал её к груди. Мои подняли страшный шум и крик. Я тоже орал, размазывая слёзы. На наш базар заявилась соседка баба Маня и сказала, что нехорошо обижать ребёнка! Я сел у двери на табуретку, корзинку с Лизкой положил на колени и заявил, что без неё не поеду, уйду из дома. Что тут началось! Мать схватилась за ремень, хотели в угол поставить вместе с Лизкой, да ехать надо! Первой сдалась бабушка. Гордый одержанной победой, я повёз Лизку III на автобусную станцию.
